Вестник гражданского общества

Крах коммунистической идеологии в советском кино

Кадр из к/ф «Полеты во сне и наяву»
 
 
Часть 1. «Неизрекаемое»
 
Сколько я ни был на кладбище, мне всегда казалось странным то, как быстро зарывают человека в землю. Странным казались и прощальные речи. На самом деле, сущность смерти невозможно выразить ни на каком-языке мира. Смерть – «неизрекаема». Все пытаются говорить о том, что вот был, мол, Петя. Петя был шофер и семьянин. А вот в гробу лежит актер Толоконников. Он сыграл Шарикова и Хоттабыча. И от того, что Петя водил автомобиль, а Толоконников талантливо сыграл Полиграфа Полиграфовича, нам их жалко, а самим страшно, а не сыграл был Толоконников в кино или не крутил бы Петр баранку, то и ужас смерти растаял бы как дым. 
 
Дудки! Не растаял бы. Суть смерти в том, что в одно мгновение исчезает целое мироздание. Не старик-актер Толоконников умер, а умер маленький Володя, которого целовала мама, молодой боец ракетных войск Владимир, студент театрального училища Вован и еще десятки версий одного и того же человека. А вместе с ними канули в вечность и тысячи сновидений с реками подземелий, вечереющими полями и огоньками горных долин.
 
Последний фильм Юлия Райзмана «Время желаний» (1984) часто трактуют как историю о том, как корыстная хабалка в исполнении железной Веры Алентовой угробила своим карьеризмом доброго рохлю в исполнении Анатолия Папанова. А так ли это? Светлана Васильевна не лишена самоотверженности, по-своему заботится о стареющем муже. Фильм течет глубже. «Время желаний» - как раз о «неизрекаемости» смерти, а вся его мощь заключена в развязке. 
 

 
Кадр из к/ф «Время желаний»
 
«Что? Что это? Что это? Что же ты стоишь? Сделай же что-нибудь! Да, сделайте, что-нибудь! Боже мой, да сделайте же что-нибудь!», – причитает над бездыханным телом «Папанова» «Алентова» и не может найти нужного слова, обращаясь, то к непонятно кому, то к Богу. А ведь «это» – не есть «что-нибудь». «Это» – не «Нечто», а «Ничто». Все наши слова - это слова Бытия, а слов для Небытия – нет. Так рождается стихийная вера в потусторонние силы.
 
Казалось бы, какое отношение имеет картина Юлия Райзмана, автора таких шедевров как «Кавалер золотой звезды», «Коммунист» и лауреата шести Сталинских премий к краху советской идеологии? Самое непосредственное. Для того чтобы это понять, необходимо сделать экскурс в историю Советского Союза в целом и в историю советского кино в частности.
 
Как так вышло, что осенью 1991 года почти никто не вышел защищать СССР и КПСС, хотя в стране было 18 миллионов коммунистов и 40 миллионов комсомольцев? Михаил Горбачев подошел к зданию «Советский Союз», хотел подправить, но коснулся его мизинчиком и дряхлая, аварийная постройка мгновенно рухнула, похоронив Генсека под своими обломками.
 
 
Часть 2. Битва полов с потолками
 
Неосталинисты и новые левые обычно увязывают крушение Советской власти и коммунистических идеалов с Перестройкой и с тем ураганом обличительной риторики, который пронесся над политикой и экономикой СССР и повлиял на быт, культуру, искусство страны. Однако, с другой стороны, уже стала общим местом мысль и о том, что деградация советских идеологем началась гораздо, гораздо раньше и шла шире и глубже, чем это кажется сейчас неискушенному обывателю.
 
К волне разоблачений был причастен и кинематограф. В это время на экраны кинотеатров выходят хорошо всем знакомые фильмы, которые бронебойным тараном врезаются в корабль советской идеологии и отправляют ее, в конце концов, на дно. Краеугольная мысль, заложенная в основание этих картин, содержится в названии документальной ленты Станислава Говорухина «Так жить нельзя».
 
Содержание подобных фильмов в самом широком смысле изложил персонаж трагикомедии «Шапка», снятой по мотивам пьесы «Кот домашний средней пушистости» Владимира Войновича и Григория Горина: «Жена стоит, муха бьется, прораб потеет. Материалов не хватает, рабочие перепились, начальство кроет матом. Он понимает, что жизнь не удалась, жена скандалит, сын колется, дочь проститутка».
 
Первой ласточкой становится психологическая драма Тенгиза Абуладзе «Покаяние» (1984). Съемки проходили с трудом. Изымались копии фильма. Фильм вышел на экраны только в 1987 году и сразу был воспринят как переворот в политическом сознании. Брошено обвинение: Советский Союз стоит на костях невинных жертв. На нем лежит Каиново проклятие и ничего хорошего его не ждет. Каяться, молиться Богу и незамедлительно отмежеваться от своего кровавого прошлого – вот удел каждого честного человека.
 

Кадр из к/ф «Покаяние»

Где-то начиная с 1987 года, бурный поток разоблачений накрывает ошалелого зрителя. Перестроечный мейнстрим ставит под вопрос все стороны, все проявления действительности. «Ничто не свято, все погрязло во лжи и пороке!», – кричат кинематографисты.
 
В первую очередь, выясняется, что в недрах советского строя затаилось новое поколение. Молодежь, состоявшая из циников, мечтателей и гитаристов, ни в грош не ставит идеалы прошлого и грезит отнюдь не о коммунизме. Школьники и студенты общаются через «коммуникационную трубу». Они желают целоваться с молодыми училками, тиранить старых педагогов, драться и слоняться. Мечтают о спортивном авто и даче в придачу. На эту тему снимается множество фильмов: «Ребро Адама» Михаила Криштововича, «Курьер» Карена Шахназарова, «Дорогая Елена Сергеевна» Эльдара Рязанова, «Легко ли быть молодым?» Юриса Подниекса, «Авария – дочь мента» Михаила Туманишвили, «Куколка» Исаака Фридберга, «Интердевочка» Петра Тодоровского, «Меня зовут Арлекино» Валерия Рыбарева, «Плюмбум, или Опасная Игра» Вадима Абдрашитова, «Шут» Андрея Эшпая, «Игла» Рашида Нугманова.
 
В армии процветает дедовщина и неуставные взаимоотношения: «Делай раз» Андрея Малюкова и «Сто дней до приказа» Хусейна Эркенова. Преступный мир порождает авторитетов, доходяг и филателистов: «Беспредел» Игоря Гостева, «Воры в законе» Юрия Кары, «Лебединое озеро. Зона» Юрия Ильенко. В театре – террариум единомышленников: «Сукины дети» Леонида Филатова. Во властных коридорах – адюльтер, фарисейство и микроинсульт: «Забытая мелодия для флейты» Эльдара Рязанова. В колхозе – показуха, а в городе протекает крыша: «День Нептуна» и «Фонтан» Юрия Мамина. В комсомоле – «ЧП районного масштаба» Сергея Снежкина, а в партии – «Любовь с привилегиями» Владимира Кучинского.
 
Выхода нет. Поскольку прошлое построено на крови, нечестии и воинствующем невежестве: «Завтра была война» Юрия Кары, «Защитник Седов» Евгения Цымбала, «Собачье сердце» Владимира Бортко, «Цареубийца» Карена Шахназарова, «Ночевала тучка золотая...» Суламбека Мамилова.
 
Будущего также нет, поскольку не только СССР, но и Россия в целом – это заколдованный город, где кони медленно ступают, где мало в фонарях огня. Выбраться из него невозможно. Любой побег неизбежно возвращает беглеца к упырям прошлого, настоящего и грядущего: Малюте, Сталину, «прокурору Меньшову» и Наталье Поклонской: «Город Зеро» Карена Шахназарова. 
 
Если и есть будущее, то оно достойно слез: Это - чатланская планета Плюк, бесплодная равнина, где правит жалкий лилипут ПЖ, где в кумирах ходят исполнители песни про маму и пальто, где есть гравицаппа, но нет живительной воды. Впрочем, фильм Георгия Данелия «Кин-дза-дза» явно выбивается из обличительного ряда и по мощи, и по неоднозначности трактовки. Его можно понимать, как угодно. Как приговор социализму, капитализму и как человечеству вообще.
 
Обличительное кино или «чернуха» внесла немалый вклад в крах советской идеологии, но тут резонно встают вопросы: «А, почему началась Перестройка? Зачем в стране развитого социализма что-то перестраивать, да так, чтобы не оставить от этого и следа? Откуда есть-пошла эта реформация?».
 
Когда началась «Перестройка» в том значении, которое вкладывает в это слово наш современник? Для человека 2018 года ответ на этот вопрос кажется очевидным: весна 1985 года. Восшествие на престол Михаила Сергеевича Горбачева. На самом деле, для какого-нибудь Евгения Петровича из Краснодара и в мае 1985, и в январе 1986 года, и даже в ноябре 1986 года на дворе стоит настоящая Советская Власть. Советская Власть 96 пробы. Никто и думает и весной 1987 года, что через пять лет КПСС будет на время запрещена, СССР растает в дымке лет, а по телевизору после полуночи будет идти настоящая капиталистическая порнография, как это было, например, на канале «Интер» в Харькове.
 
Да, действительно, еще в апреле 1985 года на пленуме ЦК КПСС Горбачев говорит об «ускорении», а в мае на встрече актива Ленинградского горкома партии упоминает о «перестройке». Но, на самом деле, обновленческая риторика всегда являлась дежурным блюдом для высшего руководства страны Советов и никогда не прекращалась все 74 года. Никто всерьез в 1985 году ее не воспринимает.
 
Совсем недавно умирает Андропов, и все помнят, что каких-нибудь два года назад и Юрий Владимирович гу»дел о том, что необходимо «расширять социалистическую демократию” и буквально: «гласность». При Андропове принимают закон «О трудовых коллективах», существенно расширяющих права предприятий, а заканчивается все тем, что советских граждан ловят в кинотеатрах и банях во время обеденного перерывы, корейских же пассажиров отправляют на дно морское кормить дальневосточных осьминогов.
 
И Брежнев начинал свое правление с внедрения хозрасчетных методов. Если взять его выступления, то можно обнаружить, что слова «перестройка», «ускорение», «гласность» и «демократия» встречаются 48 раз в одном только небольшом выступлении http://brezhnev.su/1/ .
 
Начиная с детского сада, каждые 2-3 года лично я слышал об очередной обновленческой компании или новой инициативе: подъем НТР, школьная реформа, продовольственная программа, подъем престижа ПТУ, и так далее. С одной стороны, как и Горбачев, Брежнев вплоть до 1979 года сближается с США. Отправляет в космос «Союз-Аполлон», строит завод «Пепси-Кола», заключает договора ОСВ-1 и ОСВ-2. С другой стороны, Горбачев, как и Брежнев, несмотря на всю новаторскую риторику в начале своего срока продолжает зажимать гайки: топчет виноградники, запрещает сивуху-бормотуху, борется с нетрудовыми доходами и вводит госприемку.
 
Да и советское кино в эпоху Перестройки, вопреки сложившимся стереотипам, состояло отнюдь не только из «Маленькой Веры» или «Воров в законе». Вплоть до Беловежского соглашения ровно так же, как и в 70-х, продолжают выходить хрестоматийные «синеокие» мюзиклы, мелодрамы и комедии, славившиеся особой аполитичностью. Музыка, песни, интриги и танцы гремят в комедиях и экранизациях «Дон Сезан де Базан», «Человек с бульвара Капуцинов», «Не ходите девки замуж», «Одиссея капитана Блада». Хитрые советские милиционеры, разведчики и военные, как и при Суслове, стоят на страже социалистической родины и борются с незаконной трудовой деятельностью в таких боевиках, детективах и приключенческих фильмах как «Одиночное плавание», «Бармен из “Золотого Якоря”», «Конец операции “Резидент”», «Следствие ведут знатоки», «Государственная граница». Как и 40 лет назад в туркменских аулах бьются на смерть молодые, перспективные председатели колхоза с ретроградами в назидательной комедии Мереда Атаханова «Джигит всегда джигит».
 
 
Часть 3. Борьба с нутряными мельницами
 
Древняя македонская пословица гласит: «Во сон се родив, со сон живеам, во сон ќе умрам», то есть «Во сне родился, во сне живу, во сне и отойду в мир иной». Почти каждый смертный полагает, что его жизнь важна для окружающих. То, что это иллюзия, предстоит узнать Ростиславу Плятту в образе военного хирурга и пенсионера Алексея Борисовича. Фильм Марлена Хуциева «Послесловие» выходит на экраны в 1983 году и обозначает разрыв между поколениями, зияющий в обществе перед Перестройкой. Великолепный «Плятт» приезжает в белокаменную к своей дочери поговорить под конец жизни по душам. А дочка умотала в Узбекистан. На растерзание оставляет мужа, диссертанта «Андрея Мягкова», зятя «Плятта» по фильму.
 
Военврач Алексей Борисович – ходячая сокровищница мировой культуры. Вдруг оказывается, что не только черни, но и столичному интеллигенту до лампады и подвиг спасения людей под огнем неприятеля, и европейская литература, и южные помидоры, и цирк, и пляттово остроумие. Каждый человек есть, в первую голову, «вещь в себе», как говорил Иммануил Кант, а не «Бытие-в-Мире», как говорил Мартин Хайдеггер. Чужие письма его не волнуют. Социальное строительство – архитрудная задача еще и потому, что передача накопленного опыта в какой-то мере неисполнима. Приходят новые поколения, и мир их переживаний, сколь угодно утонченный, может оказаться совершенно чуждым сколь угодно сложному миру их предков. Со смертью каждого человека умирает целая Вселенная, и ничего тут поделать нельзя.
 
Рвется связь времен и в киноленте «Тема» (1979). Маститый советский писатель Ким Есенин приезжает к «Инне Чуриковой» в Суздаль. 
 
«Всё как раньше: в окна столовой
Бьётся мелкий метельный снег,
И сама я не стала новой,
А ко мне приходил человек».
 
В два щелчка сбивает суздальская, кондовая интеллигенция апломб со столичного сочинителя. Ким Есенин вдруг понимает, что вся его жизнь прожита напрасно, а горы макулатуры, которую он насочинял, не стоят и мизинца гонимого провинциального литератора «Станислава Любшина», который хочет уехать в Израиль назло «Чуриковой» и ЦК КПСС. «Чурикова» в лисьей шапке валяется в ногах какого-то неудачника, а его, видного совписа Кима Есенина в дубленке и в исполнении самого Михаила Ульянова, (записного маршала победы Георгия Жукова в советском кино) обижает. Убитый горем Ким Есенин растворяется в снежной дали посконной Руси. ЦК не смогла простить такой насмешки. 
 
«Тема» задумана Госкино как памфлет против диссидентов. Ее долго никто не желает ставить. Даже такие державники, как Никита Михалков и Николай Губенко. С превеликим трудом чиновники находят режиссера. Им оказывается Глеб Панфилов. Лучше бы и не находили. Фильм получается настолько неудобным, что его сразу отправляют пылиться на полку до лучших времен, где он и лежит до 1987 года, когда и выигрывает главный приз Берлинского международного кинофестиваля «Золотой медведь». Не так уж и часто отечественные киноленты брали главный приз на этом престижном кинофоруме. Аж 2 раза.
 
Несмотря на то, что в 1985 году еще никто не понимает масштаба будущих потрясений, что-то тревожное витает в воздухе. Сквозь завесу партийной демагогии видны странные, непонятные всполохи. Осенью 1986 года по телевидению показывают сенсационный выпуск «Веселых ребят». Еще долго в коридорах Тюменского Университета после выхода этой телепередачи раздаются предерзкие реплики Кнышева: «Хиппари и панки – бледные поганки». В 1985 году происходит резкая смена молодежной моды. Вместо элегантного хиппи-шика 70-х и его отголосков в 80-ые приходит откровенный клоунский стиль конца 80-х. Начесы на голове, штаны-бананы розового и сольферинового цвета, вареные джинсы и белые кроссовки. «А что ты слушаешь?» - музыкальные пристрастия становятся кодом нового поколения. Открываются первые кооперативы. Взрывается АЭС в Чернобыле. В Казахстане происходят первые националистические волнения. 
 
Дело в том, что советская идеология начала сыпаться задолго до начала Перестройки – еще в глубинах 60-х годов. Назревшие к 1985 году перемены были не капризом Горбачева, а плодом многолетнего мучительного процесса по переоценке ценностей. Огромный вклад в эту переоценку внес и советский кинематограф, как это ни странно. Одним из первых могильщиков социалистического реализма в кино становится Геннадий Шпаликов. По справедливому замечанию его первой жены Наталии Рязанцевой в пересказе Дмитрия Быкова: и «оттепель», и «застой» придумал Шпаликов. Единственный фильм, в котором он выступает в качестве режиссера, «Долгая счастливая жизнь» - это кровавый разгром не только 60-х, не только образа «настоящего мужика», а и вообще всего советского проекта. Это – Цусима, Хиросима и Нагасаки идеи коммунизма в кинематографе.
 
История предвечерней надежды в высоком тумане незнакомого города оборачивается позором и ужасом утреннего пробуждения. Шпаликов попадает в самое яблочко, когда берет на роль геолога Виктора (что на латыни значит «Победитель») твердого в своих экранных воплощениях Кирилла Лаврова. Он наполняет его риторикой шестидесятника, нового человека, адепта «социализма с человеческим лицом», бывалого ватажника, мужественного потомка «комиссаров в пыльном шлеме», немного циника, но все-же романтика, наверняка поющего у костра про зеленое море тайги.
 

Кадр из к/ф «Долгая счастливая жизнь» 

Втрескавшись по уши в Елену (Инна Гулая) Виктор, как Степан Копенкин в «Чавенгуре» у Андрея Платонова, верит в нее как в Розу Люксембург, а вместе с ней и в светлую с ней будущность. Виктор у Шпаликова – словно ходячий цитатник из типичных фраз десятков мужественных героев оттепельного кино. Весь вечер он ходит и несет оттепельный бред про то, что «во мне погибает, быть может, Шишкин», что любить нужно «по-настоящему» (то есть, как это написано в «Моральном кодексе строителя коммунизма»), что «только от нас c тобой зависит будущее», что не нужно разбрасываться по сторонам. Он разглагольствует про свой богатый жизненный опыт, про то, что «любовь – это на всю жизнь», что он чувствует, что «наступило нечто серьезное», и так далее и тому подобное, и все без умолку.
 
Когда же на утро оказывается, что Елена – не Роза Люксембург, не непорочная дева коммунизма, а разведенка с прицепом, Виктор, как это водится у мужиков, накладывает полные штаны. То есть первое легкое столкновение с реальностью сбрасывает энтузиаста в бездну стыда и отчаяния. Быт играючи перевешивает на экзистенциальных весах космические звездолеты. Вечером Лавров «смазывает карту будня, плеснувши краску из стакана», а утром оказывается, что «ноктюрн на флейте водосточных труб» играть уже некому.
 
Партийная критика приняла «Долгую счастливую жизнь» в штыки. Газета «Правда» устами киноведа Георгия Капралова упрекала сценарий в неумении проанализировать «некую жизненную коллизию».
 
Слово длинношеее настигает Шпаликова в 70-х. Его новые незавершенные сценарии «Девочка Надя, чего тебе надо?» и «Спой ты мне про войну», по которым пока еще не снято кино, отражают осознание сакраментальной истины: «Что наша жизнь - юдоль печали». Какая уж тут Советская Власть? Сценарием «Спой ты мне про войну» заинтересовались в настоящее время в Киеве. Может быть, получится неплохое роуд-муви в жанре «возвращение к своим корням». Главный герой, альтер-эго Шпаликова, бросает Москву, работу, продает пальто, берет сотрудницу, бутылку каберне и едет в Киев, прикасаться к святыням детства. Интересный ход в свете русско-украинской войны, который можно прочитать как бегство из 70-х в 1945 год или как путешествие из «Мокшании» в Киевскую Русь.
 
После 1966 года тревога постепенно все больше и больше проникает в советский кинематограф. В драме Ларисы Шепитько «Крылья» (1966), сценаристом в котором выступает Наталья Рязанцева, жена Шпаликова, слышен шепот надвигающегося умирания. Ведь забвение – предвестник смерти. Надежда Петрухина, летчица, герой Отечественной Войны, не может себя найти в мирной жизни и понимает, что стала пыльным экспонатом музея. Она понимает, что забыта. Ужас Бытия и времени заключается в том, что кажущаяся значимость личного существования в призме военного подвига оказывается, в конце концов, звенящей пустотой. «А значит нам нужна одна победа», - поют ветераны в фильме Андрея Смирнова «Белорусский вокзал», только зритель понимает, что, в общем-то, и победа не нужна. Вообще ничего не нужно.
 
Летят годы и песок времени засыпает и ищущего почтальона, и неутомимый пулемет. Вот и нынче полегли на Институтской герои «Небесной сотни», сгорели живьем герои Куликова поля. И все. Отзовитесь, горнисты. Никто и не всплакнет через 20 лет. Только старушка мать сгорбится над могилкой. Естественно, что и «Крылья», и «Белорусский вокзал» партийные бонзы посчитали крамольными, подрывающий основы Советской власти, хотя формально придраться было не к чему.
 
В ноябре 1984 года в анти-сказке Абдрашитова и Миндадзе «Парад планет» по ту сторону от звезды по имени Солнце на вечернем небосклоне выстраиваются в ряд: Земля, Венера, Юпитер, Марс, Сатурн и Уран. Мясник, астроном, грузчик, архитектор, шофер и фабричный рабочий уходят на последние в своей жизни маневры и попадают в царство мертвых. Немеющее время застывает. Что-то будет, что-то случиться. Переправа через реку Стикс работает только в одном направлении.
 
В жизни каждого человека наступает время, когда он не может понять, куда он попал. Вечером было заседание пионерской дружины, утром встал, а вокруг покемоны летят, пропеллером жужжа. Вместо алого знамени на белоснежном флаге страны – олимпийские кольца, а седой председатель совета дружины ковыляет в собес за пенсией. Аналогичный случай происходит в Черном море в 1986 году, когда тонет в пучине времени «Адмирал Нахимов», он же теплоход «Армавир» из одноименной притчи Миндадзе и Абдрашитова. В одночасье уходит на дно корабль «Советский Союз», а те, кто спасается, выходят уже на берег новой реальности «СНГ».  Тщетно разыскивает свою дочь, пассажирку парохода, майор Семин. Она спасается, но ее больше нет среди живых. Происходит полная перезагрузка реальности, память стерта, а прежние связи, слова и образы тают в вечности.
 
Я вспоминаю, как молниеносно, в один день, «Перестройка» произошла в моей личной жизни. На дворе был мокрый декабрь 1987 года, я был в армии на койке тульского госпиталя. Мне случайно попался свежий номер «Огонька», где я прочитал одну статью. Журили Брежнева. Современнику, читающему эти строки, трудно понять тот шок, который испытали и я, а потом и все остальные сокамерники по палате. Долго носились из угла в угол, с упоением спорили, пересказывали содержание. Это было сродни тому, как если бы сейчас вдруг в программе «Время» Киселёв стал бы поносить Путина за атаку на малазийский «Боинг». Весь 1988 год я с сослуживцами из Москвы и Ленинграда горячо обсуждали перемены, происходившие за порогом казармы. Столичные сержанты понимали, что произошло нечто волшебное, сказочное, что прежней жизни мы больше не увидим. Так и случилось.
 
В общем и целом, я проспал Перестройку. Почему это случилось?
 
Во-первых, я сам переживал внутреннюю перестройку и потрясение. Поступление в университет, первая любовь, новые впечатления, ледяное одиночество, знакомство с борзым, но и изысканным стилем общения в студенческом круге и борьба с собственной отсталостью занимала все мое внимание. Например, в 1985 году я не знал о существовании ВИА «Битлз», не говоря уже о Тарковском или дадаизме. Я ощущал себя самым недалеким и несчастным студентом на факультете. Как потом выяснилось, половина сверстников то же самое думала и про себя. Все это заслонило для меня происходящее за окном.
        
Во-вторых, в декабре 1986 года я попал в армию, в комендантский полк города Москвы, где «ускорение» мне придавали «черпаки». Кто был в армии, тот понимает, что военная жизнь – это инобытие, отличающееся от любой жизни на гражданке сильнее, чем гражданская жизнь в 1982 году от таковой 1995-м.
 
Поразительным образом тандем Абдрашитова-Миндадзе стал воплощением идей Гюса Бофа, который писал, что кино – это мобилизация абсурда, и Зигфрида Кракаэура, который заметил, что кино — это реабилитация физической реальности. Абдрашитов и Миндадзе сумели обнаружить прямо под носом абсурд существования и одновременно реабилитировать действительность.
 
Помимо тревожащей иносказательности камера Абдрашитова всегда умела фиксировать наивно и ясно ту реальность, которую советское кино успешно избегало. Это – не городская реальность омытых дождем улиц Данелия или Хуциева, это – не деревенщина Шукшина, не фабрики и заводы из «Весны на Заречной Улице». «Абдрашитовская» провинциальная реальность нас окружала повсеместно и ежесекундно, сколько я себя помню, лет этак 30, но вот на киноленты мистическим образом не попадала. Есть нечто неуловимо схожее в кинематографии Абдрашитова и творчестве фламандского живописца Иоахима Патинира.
 
Какие-то городские парки, какие-то кассы, сонные районные магазины, задворки предприятий, железнодорожные пути, пульмановские вагоны, скромные столовки, рабочие забегаловки – фундамент визуального образа «совковой» жизни, 95% ее территории. Режиссеры, и «лакировщики», и «реалисты» как-то пропускали ее мимо своей камеры, а Абдрашитов взял и снял. Сейчас же эта кондовая Совдепия куда-то исчезла. Кстати, почему-то еще и иностранные фотографы, если случалось им фотографировать здесь, также наивно фиксировали на камеру. Еще в 2003-2004 годах такой реальности, таких осколков было полно, а сейчас эстетика провинции полностью изменилась. Она стала «квази-гламурной», пластиковой даже в райцентрах.
 
Неказистая драма 1967 года «Три дня Виктора Чернышева» Марка Осипьяна похожа на сон глубокого залегания. Содержание сновидения может быть любым, а эффект разнообразным, совсем обособленным от событий, которые в нем происходят. Иногда сон настолько гнетущий, что объяснение невозможно найти. Так и в этом фильме камера Михаила Яковича работает иногда мимо содержания, но впечатление создает весьма тягостное.
 
Долгие, неторопливые планы завораживают зрителя и наводят неизъяснимую печаль. Ничего особенного в картине не происходит, но нет покоя для главного героя пролетария Виктора (снова «Победитель»). Тоска комсомольских собраний, разговоры о похоронах, заводская поденщина перемежаются с бесцельным блужданием на улице, пустым трепом и вечерним просмотром голубого экрана. И Ленин такой молодой, и юный Октябрь впереди – пытается вразумить его кореш, положительный доктор Петр, но труп Ильича покоится в Мавзолее, а опавшую листву гонит осенний ветер. Немного солнца в холодной воде. Здравствуй, грусть. Привет, застой. Выдохся энтузиазм первых пятилеток, и нет счастья в социализме.
 
После 50-летней годовщины Октября партия все тише, словно нехотя вспоминает о коммунизме и предпочитает сосредоточиться на увеличении надоев молока и разработке Самотлорского месторождения. Коммунизм же отодвинут в далекое грядущее.
 
Все реже в 70-х советские мелодрамы, драмы и даже детские фильмы выруливают на идеологическую риторику, но риторика эта выглядит как не пришей кобыле хвост, как искусственная челюсть на физиономии картины. То октябрята в фильме «Ох, уж эта Настя» торжественно клянутся «жить учиться и бороться как обещал великий Ленин», то многозначительно смотрят вдаль удаляющимся пехотинцам пионеры в «Завтраке на траве». Тем не менее, приметой времени в эпоху застоя становится подчеркнутая аполитичность. Особенно это заметно в фильмах о современниках, где почти нет или вообще нет рассуждений о партии, комсомоле или энтузиазме. «Ирония судьбы или с легким паром» и «Единственная», «Старший сын» и «Ольга Сергеевна», «Белый Бим черное ухо» и «Сладкая женщина» хотя и сочатся советским образом жизни, но текут мимо социалистических догм, словно сняты они не в стране победившего пролетариата, а в обществе, лишенном всякой идеологии.
 
После 1975 года вереница «упаднических» картин уже не прекращается. У них нет широкого проката, они мало известны современникам, но их смутная изысканность шепчет: конец уж близок.
 
Невозможно найти виноватого в остропроблемной драме Абдрашитова и Миндадзе «Остановился поезд». Поезд социализма дальше не идет. Это уже прямой упрек. Виновата вся система, а не сцепщик вагонов. Прелесть фильма в том, что он погружается в подводный мир теории познания, а не плавает куском дерьма на волнах вульгарной социологии как большинство перестроечных однодневок. Олег Борисов в образе следователя Ермакова в конце концов понимает, что разум бессилен найти выход в лабиринте жизни. Выхода нет. Шах и мат. У Ленина в его преславной работе «Материализм и эмпириокритицизм» сказано: «Познание человека отражает абсолютную истину», а кислое выражение лица запутавшегося Олега Борисова говорит: «Да что выговорите?». Героя-машиниста относят на кладбище, а результаты расследования тают в паровозном гудке. В прокат фильм вышел в конце 1982 года, прошёл во второсортных кинотеатрах. В критике андроповского времени отмечалось, что фильм «предвосхитил решения Пленума ЦК КПСС по укреплению дисциплины».
 
Потеряли Веру в прямом и переносном смысле работники типографии в драме Николая Кошелева и Ильи Милютенко «Грибной Дождь» (1981). В дремучем лесу жизни заблудилась старуха Вера Матвеевна. Напрасно укоряет советских людей председатель заводского комитета Михал Михалыч Воробьев. Никому не нужны ее фотографии на стене – этапы большого пути: детство, рабфак, комсомол, война, погибший муж, восстановление страны и погубленная жизнь. Карьеристы делают карьеру, «Татьяна Кравченко» все никак не может захомутать «Гостюхина», общественнице «Драпеке» важно не сесть в калошу, шоферам и простолюдинам – выпить бы «Жигулёвского» и получить отгулы. Как констатирует инженер Олег Машинцев в исполнении безутешного Эрнста Романова: «С конструкторской точки зрения человек - неровная, недоведенная работа. Все узлы неравномерной надёжности... Ничего не получается. Бом-бом, звенит колокол, бом-бом-бом». А Окуджава по радио добавляет: «Для чего мы пишем кровью на песке – наши письма не нужны природе».
 
Эксперимент по созданию человека коммунистического общества проваливается с треском. Более того, хорошо, если у творенья не ходят ноги и отваливается голова. Хуже, если чудовище начинает пожирать своего воспитателя, как в фильме Ильи Авербаха «Чужие письма» (1975), снятом по сценарию все той же супруги Шпаликова – Натальи Рязанцевой. Плебейка Зина Бегункова на великую доброту интеллигентки Веры Ивановны отвечает негодяйством. Нечто подобное можно было много лет спустя наблюдать в «Собачьем Сердце» у Бортко, и у Дуни Смирновой в «Кококо». И педагог, и Зинка ведут себя столь бесстыже и странно, что во время просмотра фильма можно покрыться краской.
 
Терпит сокрушительное кораблекрушение «гнилая интеллигенция» и в другой киноленте Ильи Авербаха «Фантазии Фарятьева» (1979). Училка музыки Александра (Марина Неелова) плюёт с высокой колокольни на доброго-предоброго доктора Андрея Миронова в образе «нетленнопризрачника» Фарятьева. Меняет влюбленного в нее по уши героя ради настоящего мужика, как это водится в жизни, а не как в лирических комедиях у Эльдара Рязанова. Впрочем, при коммунизме несчастная любовь, согласно Энгельсу, будет иметь место, так что тут все претензии мимо.
 
Ужас в жизни не в том, что в ней есть ужас, а в том, что наступает момент, когда ты не можешь ощущать и ужас, и позор, и радость, и вообще все на свете, а еще продолжаешь жить. Траектория актерской карьеры Олега Даля – это медленное угасание огонька жизни в его персонажах. Как никто иной Олег был необычайно близок к своим героям. Даль подолгу копался в предложениях и хотел играть лишь то, что ему близко. Страшно подумать, какова была бы «Ирония судьбы», если бы в роли Жени Лукашина вместо Андрея Мягкова был бы Олег Даль!  А если бы Даль был в роли бортинженера Скворцова в «Экипаже» вместо Леонида Филатова?!
 
И, как никто иной, вместе со своими героями Даль становится ходячим свидетельством приближения смерти. Приближения смерти сугубо отдельного человека. Но его, с одной стороны, неверно истолковали как «кризис человека в эпоху застоя» («среда заела»), а, с другой стороны, и верно, потому, что само по себе вторжение тлена – в социалистическом реализме «противозаконно». Ведь оно подрывает веру в светлое будущее.
 
От веселого очкарика Алика Крамера в «Моем младшем брате», через минорного, но еще бравого артиллериста в «Жене, Женечке и ““катюше”», через жуира Барыгина-Амурского в «Не может быть!» Олег Даль приходит к истерзанному Лаевскому в «Плохом хорошем человеке», хмурому Сергею в «В четверг и больше никогда» Леонида Эфроса. «Пустыннейшей из пустынь» становится жизнь инженера Зилова в «Отпуске в сентябре» Виталия Мельникова. Даль мечтал сыграть главного героя «Утиной охоты». И сыграл! И как!
 
У Виктора Зилова все складывается внешне не так уж и плохо. Он получает новенькую квартиру, у него есть любовница, он собирается в отпуск. Однако, что-то ему неймется, что-то изводит изнутри. Он совсем забывает стареньких родителей, игнорирует похороны папы. Собирает гостей и начинает им гадить так, что небо им кажется в овчинку. Под конец Зилов хочет еще и руки наложить на себя. Вселенская тоска на лице страдальца. Словно он собрал все грехи человечества в себе и стремится через нечеловеческие мученья их искупить.

 
 
Кадр из к/ф «Отпуск в сентябре»

 
«Отпуск в сентябре» (1979) тотчас положили на полку, поскольку это была страшная крамола. Кинолента попала на телевизионный экран в 1987 году уже после смерти Даля. Советский человек так страдать не мог. Он мог страдать, скажем, от пыток гестаповцев или на строительстве узкоколейки, а вот в отпуске, да в новой квартире – никогда. Аналогичным образом поступили и с фильмом Эфроса «В четверг и больше никогда» (1979). Картина была разгромлена, получила четвертую категорию и не вышла в прокат. Ее показывали только в киноклубах.
 
Сейчас я тоже напишу крамолу и покрою себя на веки вечные позором. Думаю, дело тут не в «застое» и не «обстановке». У Даля была тяжелейшая форма ангедонии, нехватка эндорфинов и серотонина, которую он стал глушить пьянством. Новейшие исследования показывают, что пьяницами становятся преимущественно те, у кого с детства наблюдается нарушение обратного захвата нейромедиаторов. Алкоголь лишь временно снимает мучения, а с годами вгоняет человека в пропасть отчаяния, поскольку напрочь убивает нормальную химию мозга. Человек падает в черную пропасть абстинентного синдрома и при капитализме, и при социализме, и при феодализме.
 
Я знаю, о чем говорю, поскольку сам пережил тяжелую алкогольную абстиненцию в 2005 году и невыносимую барбитуратную абстиненцию длиной в полгода в 2016 году. Для нормального, здорового человека даже абсолютное ничегонеделание кажется не требующим никаких усилий занятием. Однако, это не так. Организм всегда производит какую-то работу. Человек, испытывающий эндорфиновый дефицит, понимает, что даже лежание на перине требует от тела и души колоссальных усилий, которые без эндорфиновой подпитки все равно приходится предпринимать, а это сопряжено со страшными мучениями.
 
Во времена Сталина, да и Хрущева, неудачник, «лишний человек», «парень непутевый» героем фильма бывал крайне редко. А если и бывал, то на периферии сюжета или в начале картины. Предполагалось, что лузер должен пройти перековку в дружном коллективе, стать передовиком и воссиять улыбкой на половину экрана перед финальными титрами. Создатели фильмов мало интересовались внутренним миром неудачника.
 
После 1917 года Сони Мармеладовы и Печорины стали достоянием истории и слонялись из угла в угол лишь в экранизациях классики. В сталинском CCCР их наследники объявлялись как бы вне закона, поскольку душевные метания считались пережитком «проклятого прошлого». В новом обществе, строящем коммунизм, им не было места. Максим Перепелица и Иван Бровкин избавлялись от хандры на Целине или в армии. Тот, кто весел на работе, тот на отдыхе игрив.
 
Эпоха же застоя подняла неудачника на головокружительную высоту. Как и в старину подтвердилось, что умение страдать есть высшее достоинство человека благородного и изящного. В этом смысле эпоха Брежнева возвращалась к корням, избавляясь постепенно от бодрости и задора сталинизма. Зиловы, Фарятьевы, переводчики Бузыкины ковырялись в своих переживаниях, как в любимой мозоли. А что может быть приятнее, чем обида? Тот, кто познал сладость обиды, кто испытал прелесть унижения, тот свысока смотрит на успех и счастье.
 
Апофеозом терзаний стала драма Романа Балаяна «Полеты во сне и наяву» (1982). «Всё погибло, всё! Саша!.. Александра!.. Всё погибло!.. Тридцать пять лет!.. Что?.. Я ноль, я ничтожество!.. Ноль!.. Мне тридцать пять лет!.. Лермонтов - восемь лет, как лежал в могиле!.. Наполеон был генералом!.. Вот!.. А я ничего в вашей проклятой жизни не сделал, ничего!..»  – плакал Михаил Платонов в «Неоконченной пьесе для механического пианино» (1977) у Никиты Михалкова. Об этом молчит главный герой балаяновского фильма Сергей Макаров (Олег Янковский), изводя и себя, и всех вокруг. Обидно до слез провинциальному инженеру встретить Никиту Михалкова на съемочной площадке. «А!!! Это же Никита Михалков, Лермонтов, Кутузов! А я кто?» Болезнь новейших поколений человечества – кризис среднего возраста, нашла свое воплощение в этом первосортном фильме эпохи позднего застоя.
 
«Мы все глядим в Наполеоны», - писал еще Пушкин в «Евгении Онегине». В том, то и беда, что героя Янковского нельзя назвать вполне неудачником. У него есть семья, непыльная работа, колбаса по 2.20, молодая любовница, «Гурченко» с «Жигулями», зарплата 180 рублей, а хочется быть, если не как Наполеон, так хотя бы как «усатый шмель». Полководцев, режиссеров и членов Политбюро в СССР было по штатному расписанию  мало. А всем хотелось стать хотя бы владельцем парохода, взять гитару, спеть песню и увести Ларису Гузееву к цыганам. Но на 180 рублей не разбежишься.
 
Аналогичный случай произошел и с инженером Черновым в фильме Вячеслава Криштововича «Автопортрет неизвестного» (1989). Чернов, которого сыграл Александр Збруев, а пробовался на роль Янковский, сталкивается с самим собой в кинопространстве и тоже понимает, что не Бонапарт. Как и Платонов бежит стремглав за город, к черту, подальше от жены. Правда, фильм снят уже в разгар Перестройки.
 
Бедный глупый «Янковский-Фарятьев-Зилов». Если бы он посмотрели драму Никиты Михалкова «Без свидетелей» (1983), то тотчас бы понял, что и у мэтров жизнь – тоже не малина. Многие трактуют эту картину как сеанс саморазоблачения Никиты Сергеевича. Мол, чтобы получить должность, славу и деньги, зачастую приходится делать подлянки, закладывать друзей и за воротник, но, мы такой смелой трактовки на себя не возьмем.

 
Часть 4. Напрасное бремя земной мудрости

«Перегибы» можно исправить, а вот мертвого человека оживить нельзя. Ложь коммунистической морали в том, что она больше всего боялась оставить человека наедине с собой, оставить его в тиши перед экзистенциальным зеркалом. Помимо упомянутых в этом тексте фильмов к проблемному кино эпохи застоя можно отнести множество иных кинолент, таких как «Премия» Сергея Микаэляна, «Допрос» Расима Оджагова, «Мы, нижеподписавшиеся» Татьяны Лиозновой, «Магистраль» Виктора Трегубовича, «Чучело» Ролана Быкова. Однако, эти картины больше касались внешних сторон жизни, а не внутренних жизненных противоречий. Они скорее являлись предтечей перестроечного обличительного кино.
 
Перестроечное кино кричало о том, что «нет счастья, потому, что нет радио», а проблемное кино эпохи застоя шептало о том, что «вот радио есть, а счастья нет». Поэтому они било глубже и сильнее. Подлость КПСС и Госкино были не в том, что они мешали бороться с пороками. В конце концов, борьба «с недостатками» все 74 года была фирменной меткой партийных идеологов. Перестроечная «чернуха» – есть лишь вышедшая из берегов древнесоветская война с «перегибами», «недостатками» и «недочетами».
 
Советская идеология и ее вестник в искусстве - социалистический реализм  -изо-всех сил закрывали веки советского человека на иной склон его существования. Смерть, старость, раковые заболевания, беспричинная тревога, непознаваемость мира, одиночество, кризис среднего возраста, отсутствие счастья при внешнем благополучии, ужас переживания успеха как горя из-за всех сил вытеснялись из сознания населения.
 

Кадр из к/ф «Мы, нижеподписавшиеся»

Житие пенсионеров после инсульта, смерть от саркомы, ласковая ненависть осеннего пейзажа, дождик осенний, томление духа, отчаяние, потеря смысла жизни, философия самоубийства тщательно и бешено вымарывались худсоветами и клеймились как упадничество. Между тем, кресты на воде появлялись вопреки решениям XXVI съезда партии. Как бы ни упирались аппаратчики в высоких кабинетах, высокий туман Бытия должен был проникнуть в сознание советского человека. И он туда проник. Не случайно в начале статьи речь зашла о фильме Юлия Райзмана, режиссера, который поднял когда-то советские идеалы на заоблачную высоту, а потом своим творчеством растворил их в кислоте сомнения. Метаморфоза, имевшая место в творчестве Райзмана, стала характерной и для других советских кинорежиссеров.
 
Угасание советской идеологии тесным образом было связано с медленным гниением и разложением мечты о коммунизме, а спусковым крючком к началу гниения коммунистической мечты стало понимание тщетности построения счастливого общества на Земле вообще, и бессмысленности человеческой жизни в частности. С последним тезисом, конечно, можно поспорить. Бесспорно, одно: огонек надежды в советском кино таял очень медленно и почти незаметно. Это многолетняя мучительная работа, в которой участвовали старевшие вместе с Советским Союзом сценаристы и режиссёры. В широком смысле работа эта не прекращалась никогда, ибо человек внезапно смертен и мысли о раке головного мозга, инсульте, могиле, гробе, морге и кладбище невольно приходят в голову даже и секретаря горкома, а уж что творится в голове у какого-нибудь заштатного интеллигента – остаётся лишь догадываться.
 

ЕВГЕНИЙ ВАСИЛЬЕВ


05.02.2018



Обсудить в блоге




На эту тему


На главную

!NOTA BENE!

0.013088941574097