Вестник гражданского общества

Митинг на проспекте Сахарова, 24 декабря 2011 г.
Фото: Игорь Подгорный

          Декабрьские «выборы» и последовавшие за ними события неожиданно для многих вывели противостояние российской власти и общества в положение неустойчивого равновесия. Диспозиции незатейливой, и потому, видимо, ставшей классической формулы: «низы не хотят, верхи не могут» прорисовались таким образом, что и те, и другие обладают в этом противостоянии набором специфических плюсов и минусов.
          Начнём с низов. Ещё совсем недавно казалось, что крайне атомизированное, а главное, органически не способное к самоорганизации снизу российское общество без заметного сопротивления примет «план Путина» и ещё какое-то количество лет останется лояльной выстроенной им криминально-чиновничьей вертикали. Такие прогнозы, строились на линейных экстраполяциях, которые, как показывает опыт исторических прогнозов, вещь коварная, ненадёжная и приводящая к конфузу. В случае с прогнозами динамики общественного сознания (не путать с настроениями!) ошибка заключается в том, что отслеживаются лишь количественные изменения этого сознания, тогда как самая возможность качественного преобразования, не говоря уже о его направлении, от внимания ускользает. Между тем, история являет множество примеров, когда общественное сознание, как по мановению волшебной палочки разительно изменялось. Англичане до Кромвеля и после него – два разных народа. Французы до взятия Бастилии и после – тоже два разных народа. И хотя примеры мгновенного преображения народа в политическую нацию относятся, главным образом, к Западу, типологические аналоги весьма разнообразны. И киевский Майдан, который пока не превратил украинцев в политическую нацию – из того же ряда. Просчёт аналитиков не только в том, что таким событиям отыскивают лишь внешние, чисто событийные причины, а ещё и в том, что структура общественного (главным образом, массового) сознания представляется чем-то одномерным, монолитным, т.е. носителем лишь тех качеств, которые наглядно проявляются в социальной жизни. А между тем, помимо внешне проявленных сценариев и форм социального поведения, в коллективной ментальности латентно присутствуют также и иные, подчас альтернативные программы и модели. Последние могут самым неожиданным образом включаться неким нажатием тайной «комбинации кнопок», и тогда ключевые программы социальных практик и представления о ценностях вмиг меняются, и нередко, на прямо противоположные. Или просто на другие. Там, где преобладают инверсионные скачки, т.е. манихейско-инверсионное выворачивание на изнанку, поступательное историческое движение минимально. Там же, где вместо манихейских перевёртышей: истинный царь (бог, учение и т.п.), вместо ложного происходит качественно новый смысловой синтез, там и рождается новое историческое качество и её носитель – политическая нация. Причём ни быстрота, ни масштабы социальных потрясений этого обстоятельства не меняют. Февраль 1917 года не просматривался ещё из января, а о масштабах кровавого хаоса Гражданской войны не стоит и вспоминать. Но народы бывшей российской Империи так и не «переплавились» в политическую нацию; ресурсов обновлённой Русской Системы хватило ещё на 70 лет.
          Разумеется, нажатие кнопок происходит небеспричинно, а набор сценариев альтернативного социального поведения определяется сложной совокупностью внешних и внутренних по отношению к самому общественному сознанию факторов. Их подробный анализ потребовал бы отдельной теоретической работы. Важно, однако, отметить, что эти сценарии совершенно не обязательно направляются каким-то наглядным и конкретным историческим примером. Так, формы массового протестного поведения в Египте или в Ливии вряд ли могут послужить прямым «руководством к действию» у нас.
          Но одно можно констатировать уверенно: российское общество зримо переходит в иное по отношению к нулевым годам качество. Приведут ли эти изменения к формированию политической нации? Обоснованного ответа дать нельзя. Можно лишь предположить, что это может произойти при двух условиях: победы демократической революции и регионализация страны. Тут же возникает вопрос: а стоит ли платить такую цену за «абстракцию» под названием «политическая нация». Да, стоит, ибо отказ от политической нации означает отказ от исторического будущего. Что же до регионализации, то она представляется неизбежной при любом повороте событий. Поэтому, на повестку дня, следует выносить вопрос: не как избежать распада, а что будет после него?
          Здесь необходимо пояснить отношение к слову революция. Ещё с горбачёвских времён, власть по вполне понятным причинам стремилась всячески ошельмовать это слово, вывести его из оборота, прочно связать навязанными ассоциациями со всем ужасным и потому недопустимым ни при каких обстоятельствах. «Только не революция!» - продолжает визжать истеричная интеллигенция, сама того не понимая, оформляя властную демагогему. Однако, революция – это нормальная и закономерная форма исторической динамики, независимо от того, нравится это или нет. И стремление во что бы это ни стало увильнуть, обойти, избежать и т.д. – пагубный социально-психологический инфантилизм, ибо перенос идеала бесконфликтности в межличностных отношениях в поле исторических процессов лишь загоняет общественные болезни внутрь, многократно их усугубляя и, в конечном счёте, приводит к гораздо более тяжким и кровавым конфликтам. Иными словами, стремление избежать жертв вообще, оборачивается максимальными жертвами в будущем. Потому, одна из идеологических задач – реабилитация слова революция и снятия с него демагогических проклятий. Слабость антиавторитарных сил, помимо всего прочего, заключается и в не разработанности собственного дискурса, что по необходимости вынуждает играть на дискурсивном поле власти. Речь идёт не просто о словах, а о формируемой ими картине мира, прояснение которой в условиях всеобщей каши в головах – дело первостепенной важности. Иными словами, надо перестать стесняться называть вещи своими именами, вернуть в оборот ошельмованные и искусственно выведенные из оборота слова и выражения: помимо слова революция, это враг (хватит делать вид, что все друг другу друзья), паразитизм, возмездие, деспотизм, узурпация, штурм, освободительное движение и т.п. И, в конце концов, вывести из тени само слово свобода, пока оно ещё не объявлено экстремистским. Перестать пользоваться дискурсом власти с его лукаво-лицемерными имитациями и перевёртышами – уже было бы достижением. Пока этого нет. Российское «третье сословие» ещё очень рыхло и не имеет собственной идеологии, без которой невозможна самоорганизация. Здесь-то и может пригодиться, разумеется, модернизованный, дискурс европейских буржуазных революций.
          Но ментальные преобразования общественного сознания необратимы; независимо от того, как будут дальше развиваться события, россияне больше никогда не будут такими, такими они были до недавнего времени. В этом – важный стратегический плюс общества в его противостоянии с властной системой. Другой его стратегический плюс – и, соответственно, минус системы – её (системы) полная историческая исчерпанность и бесперспективность. Обосновывать этот тезис не стану: об этом и так много написано.
          Но есть и стратегические минусы. Это, прежде всего, огромная инерция патернализма в социальных отношениях. Именно эта инерция может в очередной раз привести к революционной смене «плохого царя» на «хорошего», а не к рождению гражданского общества и зрелого политического самосознания. Другой стратегический минус - критический масштаб социокультурного разрыва между регионами с одной стороны и мегаполисами и провинцией – с другой.
          Современная российская квазиимперия представляет собой рыхлый конгломерат территорий, по существу ничем меж собой не связанных. А общая административно-управленческая вертикаль держится на инерции, страхе, и личном интересе региональных начальников. Однако психологически ценность пресловутой «территориальной целостности» продолжает играть в массовом сознании существенную роль, хотя следующее и неизбежное нажатие новой «комбинации клавиш» должно, как и в ситуации распада СССР, заблокировать синдром «утраты единства». Но пока клавиши не нажаты, психологическая инерция масс прибавляет системе ресурса прочности.
          Обычно к минусам общественного протестного движения относят его стихийный, неорганизованный характер, отсутствие сильных авторитетных лидеров и ясной общепринятой стратегической программы. Всё это так. Но минусы эти всё же, скорее, тактические. Когда социологи справедливо говорят, что для системного перехода должны сформироваться новые элиты, они, в принципе, правы. Однако редко учитывается тот факт, что в революционной ситуации эти самые элиты (я бы здесь, впрочем, подобрал другое слово) формируются мгновенно, как бы из ниоткуда. Похоже, так будет и на этот раз. Что же до отсутствия единого харизматического лидера, то было бы хорошо, если бы он так и не появился, ибо средневековые по своей природе харизматические ориентиры и ожидания массового сознания могут пустить процесс по накатанной манихейско-инверсионной колее: иррациональное обожание, ожидание чуда, слепая вера и затем, разочарование, презрение ненависть. Задачи буржуазно-демократической революции, которые до сих пор в России так и не решены, лучше решать без харизматических лидеров. Но для этого требуется более взрослое, более зрелое гражданское сознание. Обладает ли таковым сейчас достаточная часть российского общества? Вот вопрос, гораздо более важный, чем «дефицит лидеров».
          Многосубъектность протестного движения, разумеется, создаёт тактические неудобства в нелёгком противостоянии с системой, но в стратегическом плане она способствует становлению политического сознания как у непосредственных участников процессов, так и у рядовых граждан. И это, в конечном счёте, самое важно, ибо если политическое сознание и на этот раз не придёт на смену традиционным властным отношениям, то вся борьба опять сведётся к смене декораций.
          Выработка общей программы – главный тест на зрелость пока действительно во многом стихийного и слабо организованного протестного движения. Причём времени для её выработки немного: момент может быть упущен. Цель тактической программы может быть только одна: конституционное отстранение от власти криминально-бюрократического путинского режима. И лишь по достижению этой тактической задачи, появится возможность формулировать задачи стратегические – задачи буржуазно-демократической революции. Однако на нынешнем, первом этапе противостояния с системой, ясность конкретных тактических задач – не самое важное. Более того, чем яснее и конкретнее задачи, тем уже круг тех, кто их поддерживает. А сейчас главный козырь протестного движения – массовость. Поэтому, размытость программных установок сейчас не столько недостаток, сколько достоинство. Общество объединено неприятием системы и этого пока достаточно.
          Следует ясно понимать, что по-хорошему путинская группировка власть не отдаст, и потому прямого столкновения не избежать. Кроме того, режим сделал всё, чтобы довести противостояние до такого момента, когда правовой выход из сложившейся ситуации невозможен в принципе; тем самым режим прошел важнейшую точку невозврата. Ясно осознавая такую перспективу, протестное движение в своей тактике должно до последнего придерживаться буквы закона. В этом залог успеха. Уже сейчас видно, что чем более откровенным и демонстративным становится произвол власти и попрание ею конституционных норм, тем больше она «теряет очки», уступая тактическую инициативу протестному движению. И если власть, следуя своей природе, первая переведёт формы борьбы в явно неконституционное русло, это будет означать её стратегический проигрыш. Здесь опять же возникает повод вспомнить о «борьбе дискурсов». «Правила игры», которые власть навязывает обществу таковы: закон – инструмент, избирательно применяемый властью по её собственному разумению. Сама же власть – над законом, и о применении к ней правовых норм не может быть и речи. При этом власть имитирует «соблюдение приличий» и как бы соотносит свою волю с нормами закона. При этом, однако, всячески даёт понять, что нормы эти условны, необязательны, соблюдается формально и, главным образом, «для отмазки»; соблюдать или не соблюдать эти нормы – вопрос желания самой власти. В обществе же намечается вызревание других установок в отношениях с властью: закон един и обязателен для всех. Эту ключевую формулу любой буржуазной революции не мешало бы артикулировать чётче и чаще.
          А что с верхами? На их стороне пока ещё сильная инерция страха и готовность силовых ведомств выполнять преступные приказы. Правда, не все ведомства и не любые приказы, но в целом, опора режима на силовиков сохраняется. Спасительную для режима конъюнктуру на нефтегазовых рынках нельзя пока назвать неблагоприятной, но и однозначно благоприятной тоже. Паразитарно-коррупционная российская экономика держалась на плаву не только за счёт высоких, но постоянно растущих цен на нефть. А таких больше не предвидится.
          Путинская система никогда не стала бы тем, что она есть, без лицемерного попустительства Запада. Политика улыбок и принцип «демократические ценности в обмен на нефть» дали системе немалый ресурс прочности. Однако и он, похоже, подходит к концу. Очевидный провал т.н. «перезагрузки», потеря путинским режимом остатков легитимности и окончательная утрата Западом каких-либо иллюзий относительно характера и направления развития путинской системы вкупе с целым рядом иных обстоятельств: «арабская весна», давление общественного мнения, усталость от взбалмошно-истерического поведения России на международной арене, экспорт коррупции, кризис леволиберальной идеологии на самом Западе и др. - не может не привести к коренному пересмотру Западом своей позиции. Иными словами, лояльность Запада к путинской системе подорвана и неуклонно убывает. Переломным моментом здесь, несомненно, явилось декларирование Путинным своего намерения вернуться на президентский пост, что стало ещё одной точкой в многоточии невозврата. Впрочем, Запад в целом пока занимает осторожную, выжидательную позицию. И это – на руку системе. Однако, надежда режима на то, что демократический мир будет со слезами умиления наблюдать за российской президентской чехардой, весьма наивны.
          Если для протестного движения, особенно на раннем этапе революции, отсутствие стратегии не столь важно, то для правящего слоя её отсутствие – тяжёлый порок, который уже сам по себе способен стать причиной системного кризиса. Коллективный субъект, притязающий на статус власти, обязан предложить обществу концепт лучшего будущего. И не просто предложить, а сформулировать убедительную стратегию его достижения. Постсоветский правящий слой такой стратегии не имеет. В ельцинские годы велись невнятные разговоры о каком-то «возрождении России» без уточнения того, что именно и каким образом предполагается возрождать. Путинский агитпроп не утруждает себя и этим. Но дело здесь не только в цинизме и запредельном презрении к подвластному «человеческому материалу». Властный субъект, цель которого не развитие страны, а личное обогащение, в принципе не может иметь стратегии, а для стратегий «мифологических», вроде коммунистической, историческое время ушло. В связи с этим у российского властного субъекта путинской эпохи сложилось парадоксальное раздвоение сознания. Положительный образ будущего видится ему как бесконечно длящееся настоящее. Любые возможные изменения status quo внушают почти мистический ужас и болезненное отторжение. Эта глубоко иррациональная позиция определяет тактику политического поведения, устремлённую к блокировке любых системных изменений. Концепт будущего в этой картине мира предстаёт полумифологически: в виде безбедного существования на Западе, против которого, кстати сказать, все годы путинского правления ведётся разнузданная пропагандистская кампания в лучших традициях советского агитпропа. Этот эрзац госидеологии «для быдла» продолжает оказывать влияние на наиболее дремучую часть общества, но в стратегическом плане он несостоятелен, хотя бы в силу вопиющего противоречия с ценностными ориентациями самого правящего слоя и существующей в современном мире информационной ситуацией.
          Неспособность и нежелание предложить обществу стратегию развития даже на уровне сколь-нибудь убедительной имитации – гораздо боле серьёзный порок, чем может показаться на первый взгляд. Он исподволь подтачивает и без того сомнительную легитимность власти, лишает её столь важной в российской традиции сакральности. Последняя размывается также и внедрением в общество криминального аморализма, цинизма и духа иждивенчества. Власть, морально растлевающая общество, не может быть сакральной.
          Вообще, споры о сакральном статусе российской власти требуют хотя бы краткого пояснения. Традиционный подход прост: либо сакрален – либо нет. Споры сводятся к количественным характеристикам. На деле же всё несколько сложнее. Образ сакральной власти составляет некую устойчивую матрицу в мифологической картине мира, присущей традиционному (массовому) сознанию. И наличный образ власти может разнообразно с этой матрицей соотноситься. Традиционалист бессознательно устремлён к постоянному соотнесению слов и поступков властного субъекта с плохо прорефлексированной матрицей сакральности. При этом статус властного субъекта в глазах традиционалиста складывается на основе опыта этих бессознательных соотнесений: целого ряда количественных и качественных критериев. Но самое важное – эпизоды соотнесения ситуационны. Традиционная ментальность не способная делать выводы и экстраполировать полученный опыт во времени. Проще говоря, власть в глазах обывателя всегда подтверждает или не подтверждает свой сакральный статус, всегда лишь здесь и теперь. Провалы легко перечёркиваются успехами, и наоборот. Но поступательное движение всё же есть. В отношении современного российского властного субъекта оно неуклонно направлено в сторону десакрализации. Благодаря неадекватному поведению самой власти этот процесс в последнее время приобретает обвальный характер. Ритуальное насилие и «священное злодейство», когда они исходят не от сакральной, а от презираемой власти, священного трепета и ужаса подвластному не внушают. Кроме того, за священным злодейством подвластный человек должен угадывать мистические и непостижимые для него соображения Высшего Блага. Если же за злодейством не стоит ничего, кроме пошлого шкурного интереса, то никакого жертвенного комплекса это у подвластного не вызывает. И подвластный народ, у которого в этот момент «переключаются ментальные кнопки», начинает мерить власть мерой рациональной человеческой ответственности. Хорошо, если юридической. Чаще дело оборачивалось стихийной расправой. Поэтому для будущего России чрезвычайно важно любой ценой создать прецедент привлечения первых лиц к юридической ответственности в полном соответствии с формальными требованиями закона. Для демонтажа архаичной Русской Системы, блокирующей движение в будущее, это было бы неоценимым символическим актом. Это дело трудно осуществимо, но постараться стоит.
          Помимо отсутствия стратегии и таящей на глазах сакральности, современная российская власть в своём противостоянии с обществом имеет также и целый ряд тактических минусов, которые, впрочем, при определённых обстоятельствах вполне могут сыграть и стратегическую роль. Связаны они, главным образом, с неким исторически сложившимся ментальным комплексом, присущим в той или иной степени всякому традиционному властному субъекту, и российскому в частности. Проявления этого комплекса и есть глубинная причина той самой неадекватности в мышлении и политическом поведении власти, которая, являясь столь удивительной с позиций здравого смысла, в критические моменты противостояния вводит властный субъект в состояние когнитивного диссонанса и сопровождает крушение системы. Каковы же основные черты этого комплекса?
          Прежде всего – это характер самопозиционирования власти по отношению к обществу. Позиция власти – это позиция оккупанта, диктующего подвластному населению свою деспотическую волю. Единственно приемлемая форма общения с подвластным – монолог. Идея диалога отвергается в принципе, независимо от его содержания, поскольку в этом случае предполагается, что стороны хотя бы в каком-то отношении если даже не равны, то симметричны. Такая диспозиция неизбежно разрушает сакрально-иерархический статус власти. Статус же, в свою очередь, определяет и соответствующую картину мира: кроме самой Власти (именно с большой буквы) и доброго («правильного») народа существует лишь Враг (тоже с большой буквы). Этот Враг многолик, но в сущности своей един, внутренне монолитен и рассматривается как целостный, хотя и внешне разнородный субъект. Отсюда – иррациональный, на первый взгляд, принцип подведения всех противостоящих Власти сил «под общий знаменатель». В нашем случае, это конспирологический миф, согласно которому все недовольные – агенты (наймиты) Запада. С точки зрения здравого смысл это, разумеется, жалкий вздор и примитивная демагогия. Но с точки зрения логики мифа здесь всё «правильно»: источник зла не может корениться внутри богоспасаемого пространства Империи, ибо здесь действует сакра Власти. Истинный враг – всегда враг внешний. Он может лишь вводить в искушение наиболее слабую и недостойную часть подвластного народа (пресловутых отщепенцев), превращая их тем самым во врага внутреннего. Внутренний враг не порождается системой и потому, в принципе, не может быть многочислен. Вот откуда маниакальное стремление любой ценой преуменьшить число недовольных. Когда протестуют массы – это страшно не само по себе, а потому, что начинает разрушаться системообразующий миф. Власть, противостоящая мифологизированному образу Народа, – для имперского мифа жесточайшее табу.
          Означенный тип позиционирования – глубоко традиционен. Нынешняя российская власть, не изобретая ничего нового, лишь бессознательно пытается ему следовать.
          Столь же закономерно в логике того же мифа и хамско-презрительная манера общения власти с тем, кто по её представлениям не достоин вести с ней диалог. А достойна лишь иная родственная по духу Власть: например, китайская или иранская. Здесь, впрочем, можно выделить две позиции Власти. Первая связана с принципом «испорченного телефона»: используется не прямой и хамский отказ от диалога, а его профанирование путём имитации в виде намеренного несовпадения дискурсов. Власть делает вид, что не слышит и не понимает собеседника, реагирует неадекватно, передёргивает, говорит не о том, подменяет понятия и сам предмет разговора. Умение вести «диалог» по принципу «в огороде бузина, а в Киеве дядька», «ты ему про Ерёму, а он тебе про Фому» и т.п. – первая профессиональная черта имперского чиновника, сформировавшаяся задолго по появления не только путинизма, но и России вообще. И, царские, и советские чиновники этим искусством владели в совершенстве. Однако всё имеет пределы. Утрата чувства меры и остатков адекватности придаёт властному дискурсу гротескные черты. Власть по привычке полагает, что её слова воспринимаются как величественные и таинственные коаны, возвышающиеся над презренной и пошлой прозой обыденного здравого смысла, но в действительности подвластные видят в них то, что они есть на самом деле – пустые и бездарные симулякры.
          Вторая же позиция – это ритуальное хамство, статусное унижение противника. Эта традиция берёт начало в древневосточных деспотиях и неизменно воспроизводится во всех наследующих им исторических формах, особенно имперских. Наша традиция имеет сразу два источника: «утончённо-дипломатический» византийский и откровенно варварский татарско-азиатский. В этой связи приблатнённая стилистика В.Путина – это больше, чем просто случайное свойство, определяемое его личностью или воспитанием. Это разновидность традиционной и нормативной стилистики российского властного субъекта. Речевая стилистика первых лиц лишь придаёт ей стилевую акцентуацию. Даже частичное отступление от нормативной стилистики ритуального хамства (Горбачёв), неизбежно ведёт к профанации Власти со всеми вытекающими последствиями. Показательно, какой восторг вызывала у массового сознания приблатнённая манера высказываний Путина в первые годы его правления, и как она «вдруг» стала «всех» раздражать. Объяснение простое: вначале срабатывал принцип «Что позволено Юпитеру…». Т.е. Власти не только позволительно хамить, она просто обязана это делать по своему статусу. И на фоне безлико-постного, с привкусом бюрократического новояза, стиля хамства предшествующих времён, путинский стиль оказался весьма близок сердцу необразованного люмпена, на которого и делала основную ставку пропаганда. Когда же чары сакральности развеиваются, стилистика мелкотравчатой приблатнённости начинает оскорблять даже люмпена.
          Столь же нормативный и мифоритуальный характер носит и властная ложь. Вообще, в мифическом мире традиционного сознания Власть, как проекция неизреченного и священного Должного, не может лгать в обычном бытовом смысле. Власть изрекает не презренную правду жизни, но высшие, недоступные пониманию недостойных истины. Эти неочевидные истины адресованы тому типу ментальности, в котором смысловые величины «должно» и «есть» занимают парадоксальную двуединую позицию. Т.е. они пребывают в «неслиянном единстве», непостижимом с позиций формальной логики. В том секторе сознания, который связан с профанным линейным временем и миром фрагментированного и слабо упорядоченного наличного бытия, дистанция между «должным» и «сущим» прослеживается вполне определённо. Но в другом секторе, где пребывают мифические основы мирозданья и где обретается и образ Власти как проекции этих основ, и созидающих их сил, Слово Власти – само есть «Сущее = реальность». Причём, реальность не наличная, атомизованная, случайная и текучая, а реальность высшая, абсолютная, нетленная. Для настроенной таким образом ментальности лгущая Власть – это нонсенс. Тем, кому эти рассуждения покажутся чересчур отвлечёнными, советую прислушаться под этим углом зрения к разговорам провинциальных российских обывателей, а ещё лучше, стариков, донесших вышеописанный миф в его наиболее чистом и незамутнённом виде из сталинской эпохи. Впрочем, иногда и от сравнительно нестарых людей можно услышать, что «президент лгать не может».
          Вывод: пока образ Власти сохраняет сакру, можно лгать бесконечно долго, тупо и бездарно. Всё сойдёт. Но когда сакра увядает, ложь начинает осознаваться подвластным как таковая. И для власти это очень тревожный симптом. Остановить начавшийся распад сакральности не удавалось никому и никогда в истории человечества. В российской же традиции процесс этот останавливается, лишь дойдя до крайней противоположности – ритуального поношения. Причём, как показывает опыт новейшей российской истории, взлёт и падение сакрального авторитета власти происходят очень быстро и длятся намного меньше периодов консервации статуса.
          Когда мы говорим о точках невозврата, мы более или менее осознано имеем в виду, что существует некий рубеж, за которым, помимо чисто политических диспозиций, восстановление властью своего мифоритуального статуса оказывается невозможным. И этот рубеж современной российской властью, судя по всему, перейден.
          Чего же ждать? Оптимальной стратегии у властного слоя не может быть в принципе. Править вечно – это не стратегия, это мифологема, воплощаемая с помощью тактических мер. И не нужно иметь семь пядей во лбу, чтобы понимать, что пожизненной диктатуры у Путина не будет. Наиболее выигрышная тактика – уступки и затягивание времени.
          Стратегия протестного движения – решение задач буржуазно-демократической революции. Оптимальная тактика – наращивание давления на власть в исключительно конституционных формах до тех пор, пока власть сама не перейдёт к внеправовым способам подавления протеста и это будет очевидным образом оценено мировым сообществом.
          По каким сценариям и в каком темпе возможно развитие событий? Поскольку власть на уступки, скорее всего, не пойдёт, накал противостояния будет нарастать, а темп событий – ускоряться. Здесь, однако, возможны два пути: быстрый коллапс системы или итеративное движение сжимающимися во времени микроциклами. Последнее более вероятно. Если власти удастся сбить волну протестов, то до мартовских выборов возможно наступление периода относительной стабилизации. Однако затем, поскольку намерения В. Путина вернуться на президентский пост вряд ли изменятся, удар новой протестной волны может перевести противостояние в новое качество. Дело в том, что система не держит удар. Если «дожать» её по каким-то отдельным, даже не самым главным, на первый взгляд, «сюжетом», то она, начнёт терять внутреннюю монолитность и согласованность действий. Это тем более вероятно, что путинскую систему ничего не связывает изнутри, кроме криминальной круговой поруки, всеобщей «замазанности». Такая система сильна только в ситуации своего явного силового превосходства. Два-три чувствительных удара – и от её самонадеянной наглости не остаётся и следа: бороться до конца она не способна. К тому, же в обществе есть много желающих использовать властный ресурс, но мало желающих эту саму власть всерьёз защищать. Как только запахнет реальной ответственностью, все эти полчища прикормленных властью паразитов - гламурных и приблатнённых - разбегутся как тараканы. Но для нанесения этих двух-трёх чувствительных ударов у протестного движения пока не хватает организованности решительности. Поэтому, при максимально благоприятном для власти пути развития событий ей удастся законсервировать пресловутую стабильность на один-два года. Вряд ли больше.
          В этих прогнозах отражается не намерение угадать ход событий, что невозможно, но всего лишь оценить потенциальные возможности сторон противостояния, без учёта внесистемных факторов, которые, как показывает история, нередко оказывают решающее и неожиданное воздействие на процессы: либо служат их катализатором, либо, напротив, замедляют их. К примеру. Не было бы в нулевых годах таких цен на нефть, Россия была бы сейчас существенно иной. Однако внесистемные факторы не могут ни отменить, ни принципиально изменить диспозиций имманентных процессов. Процесс распада империй именно имманентен, а не наведён извне. Первым этапом распада было крушение СССР. После закономерного периода стабилизации в новой геополитической конфигурации империи неизбежно наступает второй этап. То, что Россия распадётся – нет сомнений. Вопрос в том, когда, как и при каких обстоятельствах? Какие социальные силы станут на этот раз орудием истории? Как свяжется этот процесс с ослаблением и падением путинского режима? Ответов пока нет, но обсуждать вопросы – пора.

________________________________________

* Автор статьи - Пелипенко Андрей Анатольевич, доктор философских наук, профессор, кандидат искусствоведения, главный научный сотрудник Сектора теории социокультурных процессов и систем Российского института культурологи.